
Оглавление
Анна
Евдокимовна Лабзина
(1758-1828)
Воспоминания
Командировка
на Север
Как бы то ни
было, но мы собрались и отправились в
путь, и я не помню, как рассталась с моими
друзьями. Бедная моя няня и ходить не
могла — так ее горесть ослабила. Наконец
мы приехали к его зятю и сестре, которые
нас приняли очень хорошо, и я их любви и
ласки никогда не забуду, особливо зятя,
который, видя мою молодость и простоту,
старался всю ласку мне показать и мужу
моему говорил: «Люби ее и береги, она
тебе будет жена добрая и послушная». И
точно, муж мой начал делаться время от
времени лучше и ко мне ласковее, и я его
начала любить. В четыре месяца, которые
мы тут прожили, я от него косого виду не
видала, и любовь моя час от часу к нему
умножалась, ион это видел; и добрая моя
свекровь радовалась, видя начинающуюся
нашу жизнь счастливую. Я столько
радовалась своему спокойствию, что и
родных своих, и друга моего уж не с такой
горестью вспоминала, а иногда жалела
только о том, что они не видят моего
благополучия. Брат мой меня чрезвычайно
утешал своей привязанностью, и все его
чрезвычайно любили, и муж мой столько
его любил, что более и требовать было
нельзя, а о матушке и говорить нечего. И
его к ней привязанность была велика.
Оттуда мы
поехали в Олонец. Приехавши, мужа моего
откомандировали на Медвежий остров, и я
от него не отстала. Ехали морем, заезжали
к Солове<цким> чудотво<рцам>.
Приехавши на остров, я — женщина одна и
без девки, но любовь моя к мужу все
препятствия и скуки превозмогала. И
дорога была очень беспокойна: шли в
одном месте 12 верст, лодки люди на себе
тащили, по мхам, называемым тундра» (сверху
мох, а внизу вода), то по колено ноги
уходили в воду, и я с радостию все
трудности делила с ним! А сей трудный
вояж был по причине больших порогов,
через когорте никак нельзя было ехать в
лодках. И я чрезвычайно утешалась, видя
мужа моего обо мне заботившегося, и в
некоторых местах, где уж очень было
дурно идти, он сам меня на руках нес. И
жили мы на острове девять месяцев, и я ни
разу не поскучала, евши гнилой хлеб,
пивши соленую воду, стиравши сама белье,
и варила на всех рыбу. Учитель мой был
один старик из работников, который
оставался со мной, пока выучил меня
всему. И как я уже умела сама все делать,
то и он уходил на работу, от землянки
нашей верстах в полутора. Я и одна была
весела, сиживала в хорошее время на
берегу
Стр. 44
моря с книжкой
или с работой и дожидалась обедать.
Увидя их, шедших домой, я с радостию
навстречу бежала и обнимала мужа моего,
который отвечал на мои ласки самым
дружеским приветствием, что меня более
всего занимало и утешало. По вечерам-то
это северное сияние; я этакого
величества никогда не видала: являются
на небе розные ландшафты — строения,
колонны, дерева разных цветов, и в тихом
море все это, как в зеркале, видно. И я
часто, смотря, вспоминала: «Ах, ежели бы
теперь со мной были друзья мои: как бы
они представили мне величество Божие, и
я бы больше чувствовала радостей»;
иногда эта мысль заставляла меня
плакать. Один раз приметил мой муж, что у
меня красные глаза и спросил, об чем я
плакала? Я тотчас ему сказала мои мысли:
не были они никогда скрыты во
внутренности моей от него.
Наконец пришло
время нам ехать с острова. Привели нам
оленей, и иначе нельзя было ехать, как
один человек в санях должен сидеть и
править оленями. И я одна села, но, не
умея править, часто опрокидывалась,
однако скоро научилась управлять. И так
мы приехали в Петрозаводск, нашли
матушку и брата здоровых. По приезде
нашем муж мой от дороги хотел отдохнуть,
и начальник, бывши ему друг, сам к нему
пришел, и вместе рассматривали планы,
которые сняты были с рудника, и отчеты,
как шло дело, какие были машины для
отливки воды, и не могли ни в чем успеть,
потому что вода натекала из моря и
работа была только летом, когда солнце
не закатывается, а всегда на горизонте,
только на четверть часа лучи теряет, и
тогда, значит, ночь. Но осенью и зимой не
видно солнца, а тьма ужасная, и четверь
часа продолжается день, но и то как
темные сумерки. Это время очень скучно,
особливо в землянке, которая почти вся
размокла; и спали вмокре, но я была во все
это время так здорова, как лучше желать
нельзя. Людей никого не видала, кроме тех,
которые были с нами летом. Приезжал к нам
священник, живущий за шестьдесят верст,
а как сделались бури, то и тот не ездил;
во всю бытность видели одного лопаря, и
тому я так обрадовалась, как будто он мой
ближний был.
По приезде
сделалась с начальником ссора, и муж мой
грубо с ним говорил и ослушался, —то и
хотели его взять и арестовать, но он взял
пистолеты и сказал: «Кто притронется —
первого застрелю!» И на другой день он
был в гостях, и оттуда его взяли и свели
на гауптвахту. Я за ним же пошла и сидела
с ним неделю. Между тем рапортовал
начальник в Петербург, и прислано, чтоб
мужа моего отправить самого к главным
начальникам и отдать ему шпагу. Стали
мужу моему отдавать шпагу и объявили,
чтоб он ехал в Петербург и чтоб в 24 часа
выехал и сдал бы команду и находящегося
при нем унтер-офицера Деря<бина>. Он
отвечал: «У меня его нет, а он отправлен в
Петербург с планами», а они были уверены,
что он у нас. И так его спрятали в шкаф,
под платье. Пришли обыскивать и искали,
где только можно, и муж мой не запрещал,
но нигде не нашли и поставили караул,
чтоб смотреть, как будем укладываться.
Это было
Стр. 45
летом; и
уложили все в коляску и в кибитку.
Солдаты тут стояли и смотрели. Последнее
осталось нести постель, в которую и
завернута Деря<бина>, и благополучно
положили в коляску и уехали. Свекровь
моя осталась с братом в заводе.
Приехали в
Петербург прямо в дом Михаила
Матвеевича <Хераскова>, который был
вице-президентом Берг-Коллегии. За ссору
мужу моему дальнего ничего не было и за
увоз унтер-офицера. Начальники обоих
любили и видели, что оба не правы, и унтер-офицера
определили при Александре Матвеевиче,
который назначен был в Горный корпус по
химической части.
Стр. 46

Оцифровка и вычитка -
, 2004
Текст приводится по изданию
«История
жизни благородной женщины» М., "Новое
литературное обозрение",
1996. С. 15-88.
© В.М. Бокова. Составитель, вступительная
статья, 1996
©
"Новое литературное обозрение",
1996
|